Учу девочку-узбечку, инвалида-опорника 15 лет, которая не училась в школе читать. Она недавно была крешена. Для разкития навыка чтения хотела дать на прочтение нигу Ш.Бронте “Джен Эйр”. Но встретила сопротивление крестного отца. Он решил, что там де обязательно будет “протестантский дух”. Решили спросить священника. Но если в книге не тот дух, так и Моцарта слушать православным не надо, и на картины Рембранта не смотреть. Где грань? Сама же я считаю, что книга Бронте будет очень полезна. Пожалуйста, внесите ясность. С уважением, Людмила.

Отвергнуть любую книгу, написанную неправославным писателем очень легко, достаточно задать примерно такой вопрос:  "А одобрил бы это преподобный Иосиф Волоцкий?". Ну, конечно, не одобрил бы.

Прежде всего потому, что церковная средневековая книжность была всецело моралистична, назидательна, она всегда проповедовала идеал и требовала ему соответствовать.

Как ни странно, именно к этому - к аскетическому максимализму в свое время подталкивал христиан император Юлиан Отступник (правда, государственно-насильническими мерами, а не проповедью или примером). Ссылаясь на евангельские заповеди, осуждающие сутяжничество, он, например, издал законы, запрещающие христианам обращаться в суды. Ссылаясь на евангельский призыв к нестяжанию, Юлиан конфисковывал имущества христиан. Но тогда св. Григорий Богослов рассудительно возразил ему: "Ты, мудрейший и разумнейший из всех, ты, который принуждаешь христиан держаться на самой высоте добродетели, - как не рассудишь того, что в нашем законе иное предписывается, как необходимое, так что не соблюдающие того подвергаются опасности, - другое же требуется не необходимо, а предоставлено свободному произволению, так что соблюдающие оное получают честь и награду, а не соблюдающие не навлекают на себя никакой опасности? Конечно, если бы все могли быть наилучшими людьми, и достигнуть высочайшей степени добродетели, - это было бы всего превосходнее и совершеннее. Но поелику Божественное должно отличать от человеческого, и для одного - нет добра, которого бы оно не было причастно, а для другого - велико и то, если оно достигает средних степеней: то почему же ты хочешь предписывать законом то, что не всем свойственно, и считаешь достойными осуждения не соблюдающих сего? Как не всякий, не заслуживающей наказания, достоин уже и похвалы; так не всякий, не достойный похвалы, посему уже заслуживает и наказание" (Слово 4. Первое обличительное на царя Юлиана) .

Запомним эти слова… Оказывается, для христианина дозволительное может не совпадать с "духоподъемным". И несовершенное может быть принято и разрешено.

Да и потом, разве пресловуты протестанский дух антихристианский? Отнюдь. Конечно книга книге рознь, но такой автор, как Шарлотта Бронте написала свою книгу с поистине христианским почином.

Навскидку. В Журнале «Фома» приводиться мнение литературоведа Людмилы Сараскиной, призываюащей показывать экранизацию книги «Джейн Эйр» детям и молодежи, как  роман воспитания подростающего поколения, «это и история любви, нежной, самоотверженной, целомудренной. Это и история девочки-сироты, которая обретает счастье вопреки своему сиротству, суровым условиям жизни, лишениям, обидам и несправедливостям, благодаря своим талантам, трудолюбию, стойкости».

Знакомство с церковной историей (или, шире - с историей христианских стран) оставляет впечатление, что Церковь на словах стремилась соотнести с Евангелием все стороны человеческой и общественной жизни, но на деле она как бы молчаливо и с некоторой реалистической горечью признала, что "Царство Божие" на земле, в истории может быть лишь "горушным зерном". Торговым людям разрешалось продавать с прибылью; государевым людям - применять насилие, дипломатам - лукавство… Даже у палачей были духовные отцы (которые, очевидно, не ставили в вину то, что их духовные чада делали по "профессиональной необходимости"). И всем разрешалось веселиться. Нет, церковные проповедники обличали смех и смехотворство. И все же начальник, который на собрании объявляет бой опозданиям, но при этом не заводит "книгу прибытий и отбытий" сотрудников и реально не наказывает их за опоздания, по сути - разрешает опаздывать.

Вот и на Руси удивительным образом сочетались церковные проповеди, осуждающие смех и игру - и государственная (по крайней мере до XVI века ) поддержка скоморохов. Даже в начале XVII века ряженых принимали в архиерейских домах. И лишь "боголюбцы" семнадцатого века принялись всерьез переиначивать народную и государственную жизнь на всецело церковных началах (так, на свадьбе царя Алексея Михайловича впервые не было скоморохов). И эта серьезность очень скоро кончилась срывом: "боголюбцы" стали лидерами раскола. Люди, которым запретили смеяться, вскоре начали себя сжигать…

И византийские дети читали античных авторов. И не только дома. Изучение языческих мифов пронизывало все школьное образование. "Император Феодосий, немилосердно преследующий повсюду язычество, не решается изгнать его из школы... Как только христианство проникло в зажиточные классы, оно столкнулось с системой воспитания, которая пользовалась всеобщим расположением. Оно не скрывало от себя, что это воспитание было ему враждебно, могло необыкновенно вредить его успехам и что даже в побежденных им душах оно поддерживало воспоминание и сожаление о старом культе. Христианство уверено, что воспитание продлило существование язычества и что в последних столкновениях грамматики и риторы были лучшими помощниками его врагу, чем жрецы. Церковь это знала, но ей было также известно, что у нее не хватит сил отдалить молодежь от школы, и она охотно перенесла зло, которому не могла помешать. Всего страннее, что после победы, сделавшись всесильной, она не искала возможности принять участие в воспитании, изменить его дух, ввести туда свои идеи и своих писателей и таким образом сделать его менее опасным для юношества. Она этого не сделала. Мы уже видели, что до последних дней язычество царило в школе, а Церкви, господствовавшей уже два века, не пришло на ум или у нее не было возможности создать христианское воспитание".

Церковная история учит реализму: ну, не все святые и не всё свято. Не всегда жизнь идет по правилам. Если эту пестроту (не в себе, не в своей душе, а в других) не терпеть, то легко стать инквизитором, сжигающим прежде всего свою душу, а затем уже и тела и книги и произведения искусства других людей.

Педагогика, как и политика - это искусство возможного, искусство компромиссов. Не все в окружающем мире зависит от нас. Даже дети - не всецело в нашей власти. И что же - каждый раз требовать, чтобы все было по нашему? Все подминать под себя и свою мерку? И никогда не приспосабливаться самим? Но в жизни так не бывает. В чем-то реальность изменится под моим усилием, а в чем-то должен буду уступить я. Иногда надо жестко сказать "нет". Но иногда уместнее не заметить, промолчать. Иногда церковным людям приходится отказать себе в удовольствии громогласно оспорить нехристианские действия и убеждения . А порой можно перейти к активному действию - но не с целью опровержения или уничтожения, а с целью приобретения (в культуре это означает - перетолкования).

У нас отчего-то не принято задумываться над тем, сколько соблазна посеяли "правильные" проповеди "правильных" батюшек. Сколько подростков (да и взрослых людей) на многие годы были оттолкнуты от Церкви потому, что встретившийся им проповедник говорил высокой церковнославянской вязью, в которой эти ребята не узнали ничего понятного для них? Сколько людей стали сторониться Церкви оттого, что встретившийся им церковный проповедник мог только отнимать у них то, что им интересно и дорого, но не смог объяснить, чем же именно Церковь сможет наполнить их жизнь? Таких потерь у нас в церковной среде не принято считать - отряд не заметил потери бойца…
 
О таких проповедниках верно сказал французский историк XIX века Буассье - "Они требуют безусловного подчинения своим мнениям и в то же время стараются сделать их неудобными для усвоения"

Когда-то языческий император Юлиан Отступник предложил христианам не изучать классическую литуратуру (ибо она вся пропитана мифами), не беседовать об этих книгах с детьми, то есть - отказаться от преподавания в светских школах. Проживший юношеские годы в христианской среде (его царственные родственники решили уготовить ему карьеру христианского епископа, чтобы тем самым закрыть ему дорогу к вершине светской власти), Юлиан знал болевые точки Церкви. И своим запретом ударил по одной из них. Мол, это ведь будет только честно: раз вы считаете, что эллинские мифы - это выдумки и сказки, а школьная хрестоматия состоит из текстов, постоянно пересказывающих или упоминающих эти мифы, то зачем же вам, христианам, изучать эти наши, языческие книги? Оставьте школьные и университетские кафедры для тех, кто еще верен язычеству… "Другие меры, принятые против христиан, вредили им в настоящем, это же отнимало у них будущее. Их детям придется или продолжать заниматься в школах ораторов и философов, обратившихся совершенно в язычников, и тогда они не устоят против соблазна этого учения, которое возвратит их к прежней вере; или же они перестанут посещать школы и через некоторое время, лишенные благодетельного учения, которое образует людей, мало-помалу утратят прекрасные качества греческого ума и обратятся в варваров, и секта таким образом мало-помалу окончательно угаснет во мраке и невежестве".

Устами Церкви той поры был св. Григорий Богослов. Себя он называет филологом ( "любителем словесности") и так отзывается об указе Юлиана:

"Тогда как дар слова есть общее достояние всех словесных тварей, Юлиан, присвояя его себе, ненавидел в христианах, и о даре слова судил крайне неразумно. Во-первых, неразумно тем, что злонамеренно, по произволу, толковал наименование, будто бы эллинская словесность принадлежит язычеству, а не языку. Почему и запрещал нам образоваться в слове, как будто такое наше образование было похищением чужого добра. Но cиe значило тоже, как если бы не дозволять нам и всех искусств, какие изобретены у греков, а присвоять их себе по тому же сходству наименования" (Слово 4. Первое обличительное на царя Юлиана). "Но я должен опять обратить мое слово к словесным наукам; я не могу не возвращаться часто к ним; надобно постараться защитить их по возможности. Много сделал богоотступник тяжких несправедливостей, но особенно, кажется, в этом он нарушал законы. Да разделят со мною мое негодование все любители словесности, занимающееся ею, как своим делом, люди, к числу которых и я не откажусь принадлежать. Ибо все прочее оставил я другим, желающим того, оставил богатство, знатность породы, славу, власть. Одно только удерживаю за собою, - искусство слова. Если же всякого гнетет своя ноша, как сказал Пиндар, то и я не могу не говорить о любимом предмете. Итак, скажи нам, легкомысленнейший из всех: откуда пришло тебе на мысль запретить христианам учиться словесности? Это была не простая угроза, но уже закон. Откуда же вышло cиe и по какой причине? Какой красноречивый Гермес (как ты мог бы выразиться) вложил тебе cиe в мысли? Словесные науки и греческая образованность, говорит он, - наши; так как нам же принадлежит и чествование богов; а ваш удел - необразованность и грубость; так как у вас вся мудрость состоит в одном: веруй… Как же ты докажешь, что словесные науки тебе принадлежать? А если они и твои, то почему же мы не можем в них участвовать, как того требуют твои законы и твое бессмыслие? Какая это греческая образованность, к которой относятся словесные науки, и как можно употреблять и разуметь cиe слово? Ты можешь сказать, что греческая образованность относится или к языческому верованию, или к народу и к первым изобретателям силы языка греческого. Если это относится к языческому верованию, то укажи, где и у каких жрецов предписана греческая образованность, подобно, как предписано, что и каким демонам приносить в жертву? Кому же из богов или демонов посвящена образованность греческая? Да если бы это было и так: все, однако, не видно из сего, что она должна принадлежать только язычникам, или, что общее достояние есть исключительная собственность какого-нибудь из ваших богов или демонов; подобно, как и другие многие вещи не перестают быть общими оттого, что у вас установлено приносить их в жертву богам" (Там же).

Вот я и спрашиваю: зачем же сегодня христианам уходить из мира детской и школьной культуры? Зачем помогать Отступнику?

В ответе использованы размышления протодиакон Андрея Кураева из книги «Гарри Поттер, попытка не испугаться»